Янина логвин только ты читать онлайн

Dating > Янина логвин только ты читать онлайн

Download links: → Янина логвин только ты читать онлайн → Янина логвин только ты читать онлайн

Не хватало еще, чтобы носили… всякие… Это было невероятно. Я постаралась сказать убедительно, но голос все равно прозвучал тихо и неуверенно. Холодный ветер играл моими волосами, кусал колючей моросью щеки, занося бордюры и тротуары белой крупянистой крошкой... Сам не понимая, чего хочу больше, чтобы она обернулась, признав, что мы знакомы, или прислушалась к моим словам: никогда не подходить.

Я задержалась возле афиш совсем чуть-чуть, и когда села в автобус — с удивлением увидела на остановке сводного брата. Не от смелости, а от страха, что он действительно решится помочь мне. Протянув через комнату, втолкнул в ванную комнату. Не зря его мать предупреждала меня. Представьте, я когда читаю это слово : эльф, то оно тут же трансформируется в слово цвёльф... Даже я успела привыкнуть к перепалке между этими двумя, которая повторялась ежедневно, поэтому не удивилась, когда Збруев обиженно нахмурился. Я так боялась расстроить его своим присутствием, видом новой одежды и приподнятым настроением, что шагала на шаг позади, стараясь не отставать. Он бежал от меня как чумной, вспоминая о дочери лишь в короткие визиты к матери, и я всегда знала, что нелюбима и нежеланна. Можешь рассказать, какой жалкой я была, хоть целому миру. Думаю, в этот момент мой отец чувствовал себя так же неуютно, как я, но слова утешения предпочел сказать жене. Этот разговор становился навязчивым и пустым, я сам столько раз трепался подобным образом, и девчонка, снова обернувшись, коротко взглянула на меня. Новый завод вот в соседней области строю.

В городе отца мы оказались вдвоем: она в больнице, а я — в новом красивом доме его семьи. Постояв еще немного у высоких ворот, я вынуждено побрела назад.

Только ты читать онлайн - Чем ближе приближалась дата соревнования, тем больше тренер спрашивал с нас, загоняя в пот.

Он всегда казался нерешительным. Мягким, безвольным человеком, для которого любое принятие решений, виделось сродни душевной муке или потере почвы под ногами. Я была отголоском его прошлой жизни, острым росчерком пера, однажды испортившим картину цельного натюрморта, и он долгое время предпочитал не вспоминать обо мне. Дочь, рожденная в браке, оборвавшемся ночной аварией в то время, когда он еще мог любить. Так говорила бабушка, так полагала я, а как было на самом деле — не думаю, что когда-нибудь узнаю. Он бежал от меня, как чумной, вспоминая о дочери лишь в короткие визиты к матери, и я всегда знала, что нелюбима и нежеланна. Пустой формуляр человеческих отношений, который время от времени требуется заполнять вниманием. С тех пор у моего отца было много женщин, уютных домов и теплых компаний, где-то далеко от меня в больших городах, но вот семья появилась значительно позже. Впрочем, когда я узнала о ее существовании, отец как раз успел отметить трехлетний юбилей своих отношений. Это — Галина Юрьевна Фролова. Мой официальный директор, а в личной жизни — жена. Она наслышана о тебе. Вы с ним почти ровесники, Стас лишь немногим старше, так что мы с Галей очень надеемся, что вы подружитесь. В ответ холодное молчание и мое робкое: — Здравствуйте… В ту осень дожди лили непрестанно. В нашем северном городке не было никакой возможности избавиться от холодной сырости. Она проникала сквозь стены и окна, забиралась под кожу и гуляла в крови хандрой пасмурного дня. Сначала заболела я, а после, когда погода расшалилась не на шутку, встречая прохожих ледяным ветром и снежным крошевом, с воспалением легких слегла и бабушка. В городе отца мы оказались вдвоем: она в больнице, а я — в новом красивом доме его семьи. Большом и просторном, неприветливом, так не похожем на нашу старенькую, маленькую квартиру в городке. То, что этому дому никогда не стать моим я почувствовала, едва переступив порог. Они стояли в холле — мать и сын, когда отец, выпустив меня из машины, распахнул дверь и ввел свою дочь дом. Виновато передернув плечами, стянул с шеи шарф, опуская у моих ног сумку. Это был первый раз, когда я провела почти два дня рядом с отцом, пусть не в любви, но в относительной заботе с его стороны, и сейчас чувствовала, как под взглядом незнакомой женщины отец вновь отдаляется, улыбаясь ей куда охотнее, чем мне. Своей пятнадцатилетней нелюбимой дочери. Мы всегда с бабушкой гадали: похожа ли новая жена ее сына на мою мать? Мне казалось, что да. Почему-то в это хотелось верить, глядя на родительские фотографии, где мать с отцом были еще молоды и счастливы. Но нет, действительность легко разрушила наши ожидания. Галина Юрьевна оказалась высокой, крупной и даже полноватой женщиной, со взбитой копной блондинистых волос. С волевым подбородком и взглядом валькирии. Когда этот взгляд остановился на мне — серый, немигающий, внимательно рассматривающий мое поношенное пальто, собственноручно связанную из старой бабушкиной кофты шапку и стоптанные в морозной слякоти нашего городка сапожки, мне захотелось съежиться под ним в комок и расплакаться от чувства одиночества и чуждости этому дому и этим людям. Но вместо этого я раскашлялась, едва не потеряв сознание от неловкости и испуга за свою простуду, так не вовремя напомнившую о себе. И помоги уже своей сестре раздеться, хватит стоять столбом! Я помню эту фразу, сказанную хозяйкой дома, очень отчетливо, потому что это был первый раз, когда я отважилась поднять глаза на своего сводного брата. Не от смелости, а от страха, что он действительно решится помочь мне. Этот взрослый темноволосый парень, чей ледяной взгляд больнее всего резанул с порога. И который видел, я это чувствовала, меня насквозь. Он стоял босиком у ступеней лестницы, сунув руки в карманы домашних брюк, и смотрел на меня холодными, неприветливыми глазами. Не вздумай подобное сказать при моих друзьях. Батя, ты где ее откопал? Что, в приюте для беженцев прятал? У нее же взгляд побитого щенка! Он называл моего отца батей, тогда как я боялась лишний раз обратиться к нему. Да, мой отец был тихим человеком и потому промолчал, недовольно поджав рот. Затрещина — крепкая, увесистая и звонкая прилетела сводному брату от его матери. А я все-таки расплакалась, потому что в этот момент поняла, как далеко отсюда мой дом. А еще, что мне абсолютно некуда идти. Он все-таки помог мне раздеться, под напряженным взглядом родителей, негромко переговаривающихся в стороне, брезгливо стянув пальто с худых плеч. Думаю, в этот момент мой отец чувствовал себя так же неуютно, как я, но слова утешения предпочел сказать жене. И вот это старье, что напялила — тоже. Моя мать не экономит на отоплении, а у нас сегодня гости. Не знаю, почему батя не побеспокоился. На мне был бабушкин кардиган — практичный, теплый, и совсем немодный. В нем я смотрелась особенно тощей, если учесть, что всегда была невысокой и щуплой. Но я бы сейчас ни за что не согласилась расстаться с ним, а потому только туже запахнула на груди толстый воротник, сняла сапоги и вновь уткнулась взглядом в обтянутую футболкой спортивную грудь сводного брата, не в силах дальше решиться ни на одно действие. Все равно здесь тебя жалеть некому, — бросил зло на ухо, потянувшись рукой к моей голове, сдернул шапку… и заткнулся, когда по плечам рассыпалась непослушная, густая копна темно-русых волос, а я подняла на него глаза. Да, вечер испытаний все еще продолжался, и Галина Юрьевна, увидев меня за спиной своего сына на пороге кухни, постаралась объяснить появление чужого ребенка гостям немного нервно и властно, словно ей кто-то собрался перечить: — Настя. Дочь моего Гриши от первого брака. Вот, поживет у нас, пока свекровь не поправится. У нас места много, а в нынешние времена ребенка одного в городе оставлять опасно, мало ли что может случиться. По Стаське своему знаю: начудит будь здоров или еще ввяжется куда. В этом возрасте за детьми глаз да глаз нужен, и контроль! Только вот Гриша и бабушка. Сегодня я понимаю, что подобный вопрос прозвучал бестактно. Что держись отец увереннее возле жены, никто бы его задать не осмелился, а тогда… А тогда он ответил, словно дочери не было рядом, бросив на супругу короткий взгляд. Родной дом, школа, друзья, ну, вы понимаете… Пусть так и будет. Это, видимо, понимали все, в отличие от меня. Но меня никто не спрашивал и разговор за столом продолжился. Этот день был слишком трудным, очень долгим и тревожным за судьбу бабушки, я просто не привыкла к подобному вниманию. Открытое и с виду дружелюбное, оно было равносильно пытке, и все время ужина я жалась к углу стола, царапая вилкой пустой краешек тарелки и кутаясь в кардиган. Стараясь не смотреть в сторону незнакомых подростков и своего сводного брата, не сводившего с меня серых неприязненных глаз. Все закончилось часа через два, когда Галина Юрьевна, проводив гостей, одобрив суету мужа по уборке стола, сказала: — Как видишь, Настя, дом у нас новый, только два месяца, как отстроили и переехали, не везде успели все устроить и сделать ремонт, так что поспишь-ка ты пока в комнате Стаса. Спальня теплая, с компьютером и ванной комнатой, думаю, там тебе будет удобнее всего. Я даже не успела удивиться, как сводный брат вскочил из-за стола, едва не опрокинув стул. Ты ведь не серьезно?! Голос Галины Юрьевны прозвучал неожиданно строго, так, что даже я не усомнилась в ее решении. Мам, это же моя комната! И мой комп, и ванная и вообще… Там все мое! Постыдился бы перед сестрой! Поспишь в гостиной на диване! Ты у меня парень не хлипкий, не развалишься. Они стояли друг против друга — мать и сын, а я даже не могла спрятаться за спину отца. Ты мне здесь истерики закатывать брось! Я этого не терплю! Так бы и взгрела охламона, так перед Настей за тебя стыдно. В этом доме из твоего — шкура, натянутая на задницу. Ты меня знаешь, не посмотрю, что вырос, перетяну ремнем так, что мало не покажется! И хорошо бы тебе почаще вспоминать о сыновней благодарности. Особенно, когда просишь деньги на новый телефон и новые шмотки. Надо же, отец все-таки оказался рядом. Отнеси уже ребенку сумки наверх! Сколько можно дочь мучить! Комната сводного брата оказалась на втором этаже. Я молча поднялась по лестнице следом за отцом и остановилась у порога чужой спальни, не решаясь войти. Впрочем, отец тоже замялся, не спеша отворять дверь. Сказано здесь, значит, будешь обживаться здесь. Комната действительно оказалась теплой, как и говорила мачеха. После дня в переездах это ощущалось практически кожей. Небольшой, уютной, и какой-то новомодной для меня, пусть и не прибранной, в мальчишеском беспорядке. В старых сапожках ноги промокли, и сейчас, глядя на новый светлый ковер на полу, я вдруг огорчилась, что непременно его испачкаю, если войду. А еще подумала, что не смогу сапожки просушить, а значит, завтра в больницу к бабушке придется идти в мокрой обуви. Я все еще стояла на пороге чужой комнаты, не в силах до конца осознать все со мной произошедшее и набраться смелости войти в спальню сводного брата, когда моего локтя коснулась чья-то рука… Это прикосновение, неожиданно-горячее, отозвалось испугом в каждой клеточке моего натянутого в тревоге и страхе тела. Прозвенело паникой в сердце, и навстречу мачехе, ее внимательному серому взгляду, я повернулась, вздрогнув в плечах, поймав ладонью крик на своих губах. Усадив на кровать, постояла надо мной и села напротив, отвернув от компьютерного стола сына вращающийся стул. Борясь со стыдом и смущением, подняла на женщину глаза. Не так следует встречать падчерицу, но такая уж у нас семья. Да и не умею я вот так, чтобы очень душевно… Все как-то с набега, с наскока получается, не как у людей. Она замолчала, вновь рассматривая меня, затем громко вздохнула: — Не понимаю, почему Гриша никогда не говорил о тебе? Неужели я сама упустила из виду?.. Иногда мне кажется, что я не знаю собственного мужа. В пятнадцать лет услышать подобную правду от чужого человека так же больно, как в двадцать, поэтому я неловко пожала плечом и опустила взгляд, спрятав под ресницами непрошеные колючие слезы. Главное, что теперь знаю. И на Стаську моего внимания не обращай. Разбаловала я его, сама размажорила. Один он у меня рос, без отца и бабушек. У меня работа, мне голову поднять некогда. Всегда все для него было: няньки, сады-репетиторы частные, школы спортивные. Одним ремнем и восстанавливала баланс воспитания. Зато как оттяну паразита по заднице, как шелковый ходит! А здесь, смотрю, подзабыл, как надлежит с матерью разговаривать. Зато учится, слава Богу, нормально, не то что я в свое время. На будущий год вот планируем в ВУЗ технический поступать. Будем окончательно делать из Стаськи человека. Это я, девочка: ПТУ, рынок, жареные пирожки. Потом первый ларек, второй, третий… Точка общепита, первое кафе. Честно скажу: нелегко пришлось. Девяностые, разгул преступности, а я одна без мужа, еще и за ребенка в ответе. Даже не верится, через что пришлось пройти. Приходилось и в рукопашную за свое добро вступаться, и с братками стрелку держать. Зато сейчас собственный хлебозавод, первый на область имеется. Новый завод вот в соседней области строю. Ну и еще кое-что в загашнике есть, конечно. Так что ты, Настя, если что надо, не стесняйся, скажи отцу, денег я дам. Просто мне не до того, понимаешь? Иногда к вечеру имени своего вспомнить не могу, не то что внимание семье уделить. Грубоватая я, знаю за собой такой грешок. Не приходилось с девочками дела иметь. Так что ты не обижайся, если невзначай обижу словом. Я смотрела на женщину, до этого дня незнакомую мне, сидящую передо мной с прямой спиной и мужским взглядом во все глаза. И тянулась к ней, как тянется все живое к теплу. Еще неосознанно, но первый раз ей улыбаясь. Да и не хочется. Она тоже улыбнулась — несмело и осторожно, как будто пробуя игру улыбки на своих губах. Встав со стула, подошла ближе. Я давно уже сидела, покашливая, и в ответ смогла только кивнуть. Днем я была у врача, но рука мачехи все равно опустилась на лоб. Еще растемпературишься ты у меня к утру. Давай-ка, не стесняйся, колготки свои мокрые снимай и лезь в горячую ванную. И не переживай, сыну сегодня сюда ход запрещен. А завтра мы вместе с новым днем подумаем, как быть. Как быть — я не знала. Кровать сводного брата, как и вся мебель вокруг, показалась мне большой и удобной, не то, что старенький, продавленный диван в бабушкином доме. Но это была не моя кровать, не моя комната и не мой дом, и я, аккуратно сложив вещи на стул, свернулась калачиком на ее краешке, боясь помять свежие простыни. Чувствуя себя в чистой футболке сына Галины Юрьевны незваной и непрошеной гостьей. Однако же мои колготки сохли на батарее, теплый кардиган и платье висели на стуле… Мачеха оказалась права, горячая ванна согрела меня, и, несмотря на сомнения, я все же уснула, прикрывшись краешком одеяла. Ночью мне снились серые глаза, люто взирающие на меня из-под темной, рваной челки, а на утро я все-таки заболела, и пришлось снова вызвать врача. Следующие два дня прошли в постельном режиме, покое и приеме лекарств. Ко мне заходила мачеха, дважды проведал отец. Я почти все время спала и все же слышала голоса сводного брата и его друзей, долетающие до меня из соседней комнаты. Когда за стеной, разделяющей наши спальни, слышался громкий хриплый смех, я только могла догадываться, что этот смех обращен на меня и еще теснее сворачивалась под одеялом клубком. Или, запахнувшись в бабушкин кардиган, забиралась в кресло у окна, подогнув под себя босые ноги, и смотрела, смотрела на первый декабрьский снег, нежной порошей укрывающий двор и длинную улицу с рядом красивых и стройных в своей новизне домов. Разглядывала зажигающиеся в вечернем сумраке окна, и представляла себе за полотном штор жителей этих красивых вилл и замков, отгородившихся друг от друга высокими коваными заборами. От отца я узнала, что поселок, где живет его семья, называется Черехино, и теперь с удовольствием, снова и снова, пробовала на языке это смешное и мелодичное, похожее на собственный чих название. Смотрела на высокую полосу соснового леса, виднеющуюся вдалеке. На голубые ели и пихты, тоненькие туи, совсем молоденькие, ладные, рассаженные в декоративном порядке во дворе дома мачехи и соседей, и представляла, как здесь, должно быть, будет красиво в Рождество! Не то что в нашем сереньком заводском городишке. С его пятиэтажными хрущевками, деревянными двухэтажками и послевоенными сталинками, блеклыми и неприметными. В комнате сына хозяйки дома не было телевизора, компьютер я включать не умела, отданный мне отцом телефон связывал меня только с бабушкой… На второй день я набралась смелости и открыла книжный шкаф брата, где красивыми рядами стояли новые книги, еще пахнущие типографской краской. Но выходные прошли, температура окончательно спала и на следующее утро Галина Юрьевна разрешила мне спуститься, если ночь пройдет спокойно. Я знала, что этим утром отец с мачехой уедут на работу, и вполне расслышала слова, что о завтраке позаботиться мой сводный брат Стас, оставленный дома, чтобы присмотреть за мной, но все равно со страхом засыпала, желая, чтобы завтрашний день никогда не наступил. Мой страх сам нашел меня. Когда я проснулась и повернула голову, он сидел на моей кровати на своей кровати, если быть честной , согнув ногу в колене, откинув плечи на стену, и смотрел на меня холодным, немигающим взглядом, поигрывая в длинных пальцах брелком. Увидев так близко серые, злые глаза Стаса, я подскочила в постели и попятилась, дернув на себя одеяло. Я не жалостливая мачеха, чтобы повестись на твои слезы. Мы были в доме одни, мне было страшно, и я попросила отпустить меня. Прошлым вечером я до полуночи читала историю вампира Луи, всем сердцем проникаясь темными событиями жизни молодого плантатора, и сейчас, в тишине дома своей мачехи, ее сын, нависший надо мной, показался мне едва ли не тем самым героем романа Энн Райс — привлекательным и беспощадным молодым человеком, сошедшим с книжных страниц. Стас Фролов был красив и избалован. Не зря его мать предупреждала меня. Самоуверенность и скрытая вседозволенность легко читались во взгляде сводного брата, в его цинично изогнутых губах, и он дал мне достаточно времени себя рассмотреть. Я тебе не картина Пикассо, чтобы на меня пялиться! А ты не в Лувре, чтобы хлопать глазами. Хватит прикидываться чертовой бедной овцой! Откуда ты вообще взялась, родственница? Я не знала, что ответить, что он хочет от меня, и потому послушно назвала свой город, дав брату неожиданный повод рассмеяться. А я надеялся: показалось. Смотрю на батю, и ничего общего с тобой не вижу! А ты приехала, проникла в чужую семью, в два счета обвела предков вокруг пальца с мнимой болезнью… Каким будет следующий шаг, а, сиротка? Что, вотрешься к мачехе в доверие и вытуришь меня из собственного дома? Это было неправдой, и я отчаянно замотала головой, сцепив руки в кулаки, чтобы не расплакаться. В кровать залезла, шмотки напялила! Что, своим тряпьем страшно постель чужую испачкать? Так ты не чище, не надейся! И нехрен мне тут куксить милое личико, я тебе не моя мать! Чтобы я тебя больше в своих вещах не видел! Не хватало еще, чтобы носили… всякие… Это было невероятно. Я ничего плохого не сделала этому парню и не могла понять такой реакции. Вряд ли в тот момент моему сводному брату действительно было интересно взглянуть на меня — на тощую, больную девчонку. Думаю, для него куда важнее ощущалась потребность вернуть контроль над своей жизнью. Над привычным ходом вещей, сопровождавшим его изо дня в день. Вернуть комнату, одежду, внимание матери… Все то, что по праву ему принадлежало, пока в этой жизни не появилась я — ненавистная сводная сестра, обманом прокравшаяся на его территорию. И которая, я вдруг ясно это почувствовала, если хочет на этой территории выжить, должна научиться себя защищать. И пообещала: — Я смогу. Он встал и, не отпуская мое запястье, стянул за собой с постели. Протянув через комнату, втолкнул в ванную комнату. Бросил следом платье, хлопнув дверью. Ничего другого от тебя и не ожидал. Но учти: за последствия не ручаюсь! И лучше бы тебе не знать, скелетина, на что я способен. А сейчас у тебя есть две минуты, чтобы снять футболку и надеть свое старье, иначе я войду и сам вытряхнул тебя из нее. И поторопись, я не намерен ждать! Мои пальцы уже лежали на двери. Быстро провернув собачку замка, запершись от сводного брата, я отпрыгнула подальше и наклонилась, спешно подбирая с пола, брошенные в меня колготки и платье. Чувствуя, как дрожат руки. Следующие его слова прозвучали излишне самоуверенно, но я едва ли заметила это, послушно стягивая с себя футболку. Никому и даром не сдались твои кости! Слава Богу, есть на кого пялится и без уродливых скелетин. Да и скелетиной тоже. Она была очень худенькой, как тростинка, и непривычно кроткой. Молчаливой, осторожной, все время первого вечера в доме трясущейся от звука собственного имени как заяц. Когда батя признался матери, что у него есть дочь, я онемел. Когда мать изумила меня, дав свое согласие привезти ее в наш дом — я разбил зеркало в своей комнате и возненавидел девчонку всем сердцем, уже зная, что никогда не приму ее. Чужую и незнакомую, неродную, взявшуюся как будто из пустоты. Из прошлого ниоткуда, чтобы разрушить своим присутствием все то, о чем я так долго мечтал. Тогда, когда у меня, наконец, появилась семья? Не обрубок вопреки, а настоящая семья, как у всех? Когда появился свой дом, свой мир, и человек, который вернул в этот дом мать? С появлением которого из моей жизни исчезли чужие люди, и я почувствовал себя вправе смело смотреть в глаза своим друзьям. Когда почти поверил, что забыл, кто я и кем родился, почему? Сама безотцовщина с таким же безотцовщиной на руках. Ни тетки, ни сестры, ни брата. Продавщица пирожков, твердо решившая стать на ноги, даже вопреки женскому счастью. Я часто слышал в детстве, как няньки, чаще всего нанятые матерью женщины с рынка, жалели меня. Потакали в капризах, называя внебрачным ребенком. Обделенным мужским вниманием мальчишкой, которому непременно придется несладко в жизни. И которому в будущем, возможно, никогда самому не построить полноценной семьи. Потому что без отца и пример подать некому. Еще долгое время я не мог понять почему, пока не повзрослел настолько, чтобы самостоятельно задать матери вопрос и получить на него честный ответ. И, считай, не было. Потому что не хотел. В этом была вся мать, она никогда не умела юлить. Все у тебя будет, сын, еще лучше, чем у твоих друзей, не сомневайся! Тихий, неприметный бухгалтер средней руки, а по совместительству водитель, и совсем скоро муж. Не транжира, не алкаш, не жмот. Обычный мужик, без семьи и темного прошлого за плечами. Не понимаю, почему другие подростки ненавидят своих отчимов? Матвеев никогда не вставал между мной и матерью и всегда был приветлив ко мне. Я принял его сразу, как только он впервые протянул руку и ответил согласием на предложение вместе сходить на футбол, а через несколько дней, вместо вечно занятого директора пришел на родительское собрание в школу и даже говорил с другими отцами. Он никогда не отказывал мне в просьбах, в так долго недостающих знаках мужского внимания, и я все ревнивее использовал его время. Да, не отец, но и не чужой человек. Для Стаса Фролова — Батя, и, кажется, он не был против. Нет, определенно, мой отчим меня устраивал. Устраивал, пока внезапно в его жизни, в нашей жизни, не появилась она, — дочь от первого брака по имени Настя. Она не была похожа на своего отца, ни капли. Разве что тихим нравом. Недодевушка, щуплая, нежеланная девчонка, в смешном пальто и старомодной вязаной шапке. Я не хотел видеть ее, но мать заставила меня спуститься. И даже снять с незнакомки дрянное пальто, — приказы госпоже директору всегда удавались на славу, — и шапку. Я сам сорвал ее с головы девчонки, надеясь увидеть под ней такие же тонкие и блеклые, как она сама мышиные волосы, но они рассыпались по плечам красивой шелковой волной. А потом я увидел ее глаза — глубокие, чистые, синие, с темной опушкой длинных ресниц, как у сказочного эльфа, и понял, что проиграю. Если забуду, кто она, проиграю сражение за свою семью прямо сейчас. Потому что этим глазам под силу разрушить любую стену ненависти и прокрасться в душу. Она не заставила себя ждать, и тем же вечером заняла мою комнату. Надолго расположилась в чужой спальне, в два счета обыграв на всех дешевый прием со слезами и мнимой болезнью. И мало ли что сказал врач, я не собирался ей верить. И не собирался прощать. Я не мог дождаться, когда останусь с бедной родственницей в доме один на один, и пообещал матери быть настоящим паинькой. И, конечно же, все рассказать и показать дорогой и больной сводной сестричке. Такой милой и скромной. Я вошел в свою комнату, не таясь, едва за машиной родителей закрылись ворота, но она не услышала меня. Не вздрогнула, когда садился на постель, и не укрылась одеялом с головой, продолжая спать. Ее сон не показался мне притворством, и я просидел в ногах кровати четверть часа, рассматривая спящую девчонку, не прикрытую сейчас защитной маской растерянности и испуга, уже не понимая, чего хочу. Чего так долго ждал? Но я ведь ненавидел ее, ненавидел всем сердцем, правда? Девчонку, что, как ластик, затерла меня собой в глазах матери, а сейчас спала в моей постели безмятежным сном, разметав на подушке темно-русые волосы и приоткрыв нежные, по-детски припухшие губы. На ней была моя футболка с логотипом известной баскетбольной команды — старая, но любимая. Я сразу узнал ее, но сердце почему-то забилось быстрее не от новой обиды, взгорячившей кровь, а от вида небольшой девичьей груди, чуть натянувшей на вздохе тонкую ткань… Чертова соплячка! Догадавшаяся, как меня уесть! Сначала Батя, потом мать, комната, а теперь вот мои личные вещи. Каким же будет твой следующий шаг, а? Мне вдруг захотелось ударить ее, чтобы заткнуть внутренний голос, но она сама открыла глаза. За дверью было тихо и мне показалось, что Стас ушел. Моя сумка-рюкзак все еще стояла у стены, и я подумала, что если он сейчас прогонит меня из дому, я не смогу найти в этом большом городе больницу, где лежит бабушка. А новый номер телефона отца и вовсе не успела узнать. Хватит сопеть в дверь, испытывая мое терпение! Отворив дверь, я сделала робкий шаг вперед и уперлась носом в грудь сводного брата, оказавшегося на моем пути. Мы тут же оба шарахнулись в стороны и замерли, глядя друг на друга, пока его руки медленно не сжались в кулаки, а глаза засверкали холодом. Иначе я ударю тебя. Он сказал это тихо, почти шепотом, но я поверила. Прижалась спиной к стене и опустила взгляд, не зная, что ожидать от него дальше. Желая в этот миг, как никогда прежде, оказаться вдвоем с бабушкой в нашем с ней тихом доме. Навсегда исчезнуть вспышкой из этой комнаты, где было так неуютно стоять под злым взглядом сводного брата. Он развернулся и пошел к двери. Его кровать осталась незаправленной, одеяло лежало на полу… Прежде чем навсегда покинуть теплую, но чужую спальню, мне захотелось убрать его из-под ног и застелить постель, чтобы не расстроить Галину Юрьевну. Об отце я почему-то не подумала. В комнате сына хозяйки дома не было ничего моего. Оглянувшись, я взяла рюкзак, кардиган, и спустилась по лестнице. Оказавшись в широком холле-гостиной первого этажа, остановилась, не зная, где искать свое пальто и сапожки. Стас стоял, привалившись плечом к дверному косяку, привычно сунув руки в карманы брюк, и смотрел на меня выжидающим взглядом. Уже тогда он казался мне взрослым, куда старше и физически сильнее моих одноклассников, и мне совершенно точно не хотелось еще больше сердить его. Живо сообразила, что тебе здесь не рады. Может, деньжат подкинуть на автобус, м? А хочешь, лыжи одолжу? По первому снегу и утопаешь в свой Дальний Бур. К Новому году как раз дойдешь.